| |
Республики доверяют конституциям и различным учреждениям. Монархия доверяет Человеку. Более того: конкретному человеку, со всеми его недостатками и со всеми присущими ему ограничениями.
Но не любому человеку. Три условия необходимы для того, чтобы была действительно монархия, а не тирания или диктатура.
Во-первых, необходимо превосходство монарха, реальное или предполагаемое. Основатель династии всегда был самым сильным, самым хитрым, самым храбрым или самым удачливым. В монархии признается, что эти свойства в известной мере передаются по наследству и преимущество иметь уже готового монарха не прибегая к ужасам гражданской войны или к дурной лотерее выборов ощущается как достаточная компенсация всей возможной невероятности воображаемого превосходства определенной генеалогической линии.
Во-вторых, монархия опирается на двойную законность: с одной стороны на законность всенародного консенсуса, (не на большинство в 51%, но на единодушие всего народа за исключением сумасшедших); с другой стороны она опирается на основные законы, которые никто не подвергает сомнению. Консенсус не достаточен, так как он выражает только приверженность народа к данной личности в данный момент, в то время как монархия мыслится в длительном времени и предполагает согласие прошлых и будущих поколений вокруг преемственности династической, а значит генетической и семейственной.
В-третьих, монарх понимается как черпающий свою власть не в самом себе и не в народе, но от некоей высшей власти, представителем которой он почитается и перед которой он ответствен за свою миссию. Такая высшая власть может быть только властью Бога: вот почему монархия, в узком смысле этого слова, достигает своего полного расцвета в монотеистических цивилизациях, предполагающих существование Бога - Праведного Судии.
Следует понимать, конечно, что эти условия суть условия идеальной монархии и редко осуществляются во всей полноте. Либо чрезмерная неспособность государя разрушает престиж рода, либо основных законов становится недостаточно, чтобы определить легитимного государя, либо добродетель монарха или вера народа слишком сильно колеблются.
С другой стороны, следует также видеть, что некоторые из этих условий могут быть реализованы при не монархическом или не монотеистическом режиме: например, американская конституция удовлетворяет требованию исторического консенсуса; такой правитель, как генерал Франко считал себя ответственным перед Богом; обожествление римских императоров было увенчанием царствования, осуществившегося во благо всему народу.
Уяснив это, историк вправе спросить, как русская монархия удовлетворяла этим трем условиям, которые он считает универсальными и непременными.
* * *
Предварительное, но очень существенное замечание:
В то время как прочие страны создавали свои монархии, монархия создала Россию. От Новгорода до Киева, от Киева до Суздаля, от Суздаля до Москвы, от Москвы до Санкт-Петербурга - это сначала одна семья, удивительное потомство Рюрика, которое Романовы продолжали, как если бы они к нему принадлежали (впрочем, если они достигли власти, это во многом потому, что у них были свойственные связи). Это потомство породило, взрастило, сохранило, усовершенствовало, умножило и упрочило русскую самобытность. И это на землях в большой своей части плодородных, но в суровом климате, без естественных границ, без какой-либо защиты от монгольского и татарского давления на востоке, германского и «католического» - лучше было бы сказать латинского - на западе.
Представьте себе, что пресеклась эта Рюрикова линия - и русская Евразия либо тонет в Азии со смертельными последствиями для Европы, либо падает под ударами меченосцев или иезуитов, становясь Прусской или Польской колонией.
Это неудержимое семивековое стремление одной семьи найти, а затем осуществить судьбу России, которую она сделала своей судьбой, есть неоспоримый исторический факт и непонятно, как эта страна, эта нация, эта Империя могли иначе увидеть свет. Само существование России, хотим мы этого или нет, имеет монархическое происхождение. Мы можем в наше время причитать о потере независимости Новгородом или Псковом в пользу Московских князей, когда было запрещено вече и его колокол снят со звонницы, а знатные семьи переселены - но как не увидеть, что московские князья, которые не хотели бы распространить свою империю до бесконечности, не сохранили бы и сердцевины ее.
Если происхождение России монархическое, то призвание ее имперское, так же, как у Рима и Константинополя: можно этому радоваться или порицать это, но отрицать историю бессмысленно.
Сделав это замечание, мы констатируем, в первой «породе» русских владетелей большое изобилие великих людей - святых, героев или гениев. Тот факт, что один единственный род дал личности масштаба Святого Владимира, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана III Собирателя и Ивана IV Грозного по-видимому уже противоречит данным статистической генетики, и не надо удивляться, что их современники и подданные были проникнуты сознанием величия такой семьи.
Не менее внушительна династия Романовых и присоединившиеся к ней государи, как, например, Екатерина II, и поскольку Россия не является салической землей, не важно, что наследственное право на престол здесь могло передаваться но женской линии. Тем более, такие люди, как патриарх Филарет, Петр Великий (как бы о нем ни судить), его дочь Елизавета, Екатерина II, так замечательно вжившаяся в свою судьбу, Александр I, победитель Наполеона, Николай I, великий государь, так несправедливо трактуемый историками, Александр II Освободитель, Александр III Миротворец и даже несчастливый Николай II, инициатор международных Гаагских конференций, образуют целую галерею портретов несомненно выдающихся людей.
Посмотрите на карту Киевского княжества около 950 года и на карту Российской империи девять веков спустя, и вы убедитесь, что при учете немощей человеческой природы, хозяева России, в первую очередь те из них, кого мы назвали, были монархами, превосходство которых бывало по крайней мере так же часто реально, как и воображаемо.
* * *
Перед лицом этого редко оспариваемого блеска личностей, русским государственным учреждениям долго не хватало желаемой основательности. Может быть, генетическое богатство Рюриковичей было настолько очевидно, что не видели, зачем доверять законам то, что прекрасно удавалось и без них, но на судьбу России тяжело давила неупорядоченность передачи шапки Мономаха. Система удельных княжеств разрушила Киевскую Русь и долго подтачивала Русь Московскую, неотъемлемое право первородства было установлено только очень поздно - Петр Великий еще считал себя вправе назначить наследника - династические законы были наконец изданы только при Павле I. Здесь проявляется недостаток предусмотрительности, весьма, увы, соответствующий русскому темпераменту, который всегда надеется на «лишь бы только», т. е. на «авось».
Зато цари в течение веков не испытывали недостатка во всенародном консенсусе. Тихомиров в своей основной работе посвятил целую главу народным пословицам и поговоркам, которые описывают суть и проявления царской власти наибольшей частью в благоприятном свете, и история нам показывает, что с самого начала и до конца - или почти до конца - Старого режима чувства народа не изменились.
В конце Смутного Времени, после поколения, пережившего все ужасы безначалия, ни одному члену Земского Собора не пришло в голову спросить себя, какую форму правления теперь принять. Не рассматриваются ни олигархия, ни аристократия, ни республика, ни выборная монархия; единственный вопрос заключается в том, чтобы узнать, кто будет царем или, точнее, поскольку понятие наследственного права на престол является основополагающим, кто есть царь, угодный Богу, жданный народом и стоящим как можно более близко к предыдущей династии. Когда Пугачев восстал против Екатерины II, он представился народу не как крестьянин, предводительствующий народным бунтом, но как царь Петр III, чудесно спасшийся от смерти, и благодаря этому обману он собрал целую армию. Достоевский и Соловьев убеждают нас, что народная верность царю была еще жива в конце XIX века, и Солженицын в «Августе 14» показывает солдат, готовых «умереть за царя» и офицера, который более не чувствует себя вправе от них этого требовать.
Таким образом, в течение очень долгого времени, безусловно существовал консенсус относительно верности государям. На чем он основывался?
Прежде всего на инстинкте сохранения: не станет царя - не станет и России, не станет православия, не станет семьи, не станет русского языка. К этому надо прибавить, что царь был возможным защитником от маленьких местных сатрапов, и было вполне оправдано прадедовское чувство, что царь «за народ», царь в распоряжении народа и поэтому только как следствие этого народ также в распоряжении царя. Нравы Новгорода, где народ буквально вербовал князя как судью и военачальника, дают некоторое представление об этом чувстве.
Каким образом, почему этот консенсус распался? Биологически, потому что Россия достигла зрелости, и ее последующая жизнь казалась обеспеченной даже в отсутствие царя (точно также вследствие здоровой, но недальновидной неблагодарности народов военные уважаемы во время войны, но во время мира ими пренебрегают). Было также предательство известной «интеллигенции», наследницы французских псевдо-просветителей и, не станем это отрицать, неспособность режима осознать эволюцию, запечатленную в исторической реальности, и сделать отсюда соответствующие выводы. Не желая тешить себя иллюзиями, можно поставить вопрос, какова была бы судьба русской революции, если бы на месте Николая II оказался беспощадный провидец вроде Петра Великого... Легко представить себе, что он повернул бы события в свою пользу.
* * *
Таким образом мы можем считать себя вправе формулировать некоторые оговорки относительно способа, которым русская монархия в различные эпохи обеспечивала передачу власти и ее популярность. Зато узы, соединяющие христианство и царство, так многочисленны, что, особенно в некоторые периоды, то и другое кажутся полностью взаиморастворенными.
Великий Князь Владимир, одновременно основатель русского Государства по образу Римской империи в ее византийской форме и христианский просветитель в землях, подчиненных его власти, являет первый пример этих монархов, которые всегда чувствовали себя посредниками между их народами и Богом. Неправильно говорить здесь о цезаропапизме, потому что монарх всегда склонялся перед Церковью вечной, даже если иногда он притязал властвовать Церковью земной. Обратите внимание на число канонизированных князей (из 180 первых русских Святых шестьдесят были князьями) и не забудьте, что православная канонизация производилась Церковью по просьбе народа. Так, именно народ, так сказать, признал святых в князьях Борисе и Глебе, даже прежде чем был найден другой святой в их отце Равноапостольном Владимире; и недавняя канонизация Димитрия Донского, не говоря уже о канонизации Николая II, только преемствует тысячелетней традиции. В России, если князь не потерпел неудачи в выполнении своей миссии, весьма вероятно его прославление в лике святых - хотя бы потому, что его положение призывает его к великим деяниям, а часто и к великому само пожертвованию.
Имеется еще один такой же священный образ, в котором монарх служит посредником между людьми и Богом, являясь по определению отцом своих поданных. В настоящее время обычно смеются над выражением царь-батюшка, но это потому, что в авторитете отцов пробита брешь так же, как и в авторитете монархов; па самом деле, если царь не батюшка - он ничто. Это хорошо понимал Достоевский, который в «Дневнике Писателя» подчеркнул все еще чисто семейное, отцовское отношение, объединяющее русского царя с русским народом, в отличие от других наций, где монарх скорее воспринимается как административная наследственная власть или еще как «первый дворянин в государстве».
Это отеческое отношение имеет смысл, конечно, только в той мере, в какой монархическое общество метафорически воспроизводит отношение Бога к миру и считает себя коллективно ответственным перед своим образцом. Дадим несколько примеров.
Когда у Достоевского бедный капитан узнает, что существование Бога некоторыми людьми ставится под сомнение, и восклицает: «Если Бога нет, я больше не капитан», это значит, что он обладает может быть и преломленной комически, но не ложной интуицией этого типично русского видения мира.
Точно также, когда за невежливое отношение к городовому Леонтьев бьет извозчика, поскольку полицейский представляет губернатора, губернатор представляет царя, а царь представляет Бога, мы находимся перед лицом того же мировоззрения, согласно которому в мире имеется божественный смысл и порядок, вокруг которого все должно организовываться.
Когда преподобный Сергий говорит Димитрию Донскому: «Твой долг требует, государь, чтобы ты защитил свой народ. Будь готов отдать свою душу и пролить свою кровь», и когда он отдает в его войско двух своих монахов, бывших воинов, он признает тем самым также, что мир един, что война иногда необходима и что служба князю и власть княжеская суть ценности духовные.
Наконец Иван Грозный истер свои колени в молитвах за своих собственных жертв, не потому, что он считал себя в самой малой степени виновным в их казни, но потому, что он страстно желал, чтобы измена - действительная или мнимая - ни для кого из его подданных не влекла за собой вечного осуждения.
Создание Московского Патриархата, столь дорогое сердцу Бориса Годунова и столь законное с чисто православной точки зрения, несколько смещает духовный центр тяжести в России. В то время как иерархические отношения между царем и митрополитом были достаточно ясными, первый был подчинен второму в порядке религиозном, а второй первому в порядке политическом, но цель у них была одна, а именно охранение православной Руси, патриарх мог претендовать на большее, и вот почему век спустя Петр Великий счел благопотребным освободиться от патриарха и заменить его Святейшим Синодом, которым он сам мог управлять.
Здесь мы не ставим задачу определить, была ли попытка государства наложить руку на церковь или было ли влияние церкви на государство достойны сожаления или нет, мы хотим лишь установить, что равновесие столь же ценное, сколько и хрупкое было найдено первыми русскими монархами и первыми русскими иерархами.
На западе также монарх был личностью религиозного порядка и даже иногда обладал чудотворной силой. Король Франции (в некоторых случаях и король Англии) почитались как целители золотушных больных, а значит разделяли космическую власть Христа. В России не существовало традиции так узко специализированного чудотворства, но царское священство было для всех несомненно: царь принимал участие в литургии внутри алтаря, причащался непосредственно из Чаши и в день своего венчания на царство проходил через царские врата, предназначенные для посвященных в священный сан.
Понятие «наместник Христа» чуждо православию и кажется даже кощунственным, но если бы на Руси существовал викарий Христа, это был бы царь. Сама заглавная строка царского гимна «Боже, царя храни!» глубоко значима в этом смысле: собственно говоря, речь идет не о национальном гимне, но прежде всего о молитве, обращенной к Богу и затем о призыве к самому царю, которого просят царствовать на славу нам и на страх врагам, что несомненно означает - если нет более Бога, то нет более и царя; эту концепцию подтверждают два последние слова, представляющие одновременно и восхваление и предупреждение: «Царь православный», - говорит гимн. Если царь перестает быть православным, он перестает быть царем. Вот почему русская монархия, какой бы самодержавной она ни была, никогда не была абсолютной: в православной стране нет абсолюта кроме Бога.
Некоторые русские монархи были более благочестивы чем другие. Сомнительно, чтобы Петр со своими лютеранскими симпатиями и со своими потешными зрелищами, направленными на осмеяние католической религии, чтобы Екатерина со своей слабостью к французским так называемым «философам», деистам или атеистам, чтобы Александр I со своими мистическими искушениями на западный манер - чтобы все они сами по себе были глубоко православными, но они никогда не пытались ни в чем изменить веру, из которой черпали саму свою суть монархов.
Революция не ошиблась, когда она повела тройную войну: против «опиума народа», против «тирании» и за «Интернационал». Эта триада является симметрической противоположностью девиза царской армии: «За веру, царя и отечество», именно в этом порядке, так как в России отечество основано на царе, а царь - на вере отечества.
* * *
Этот краткий обзор того, как в России выполнялись три условия, определяющие монархию, приводит нас к некоторым заключениям.
Прежде всего существует искушение сказать, что монархия имеет большие заслуги перед Россией в отношении территории, демографии, экономики, истории. Но это не было бы точно: само слово Россия (в отличие от Руси в киевском смысле) появляется позже, чем слово царь. Миф о третьем Риме применялся к Московии раньше, чем к России, и его значение - монархическое и религиозное прежде, чем национальное, потому что он основывается на падении Римской империи в Константинополе и на вечности Православия.
Много говорили о «русской идее», и Бердяев даже посвятил ей одну из своих не самых удачных книг. Но что же такое русская идея? Конечно, ни обломовщина, ни карамазовщина не являются идеями. Разве пойти в народ или завербоваться в казачье войско, это идеи? Разве православие принадлежит одной России? Какая единая и чисто русская идея пронизывает историю и пространство России?
Я скажу без обиняков, что это русская имперская идея, то есть идея православного гуманизма, внедренная в саму структуру общества, в христианском братстве, предполагающем земное отцовство. Там, где другие монархии были безусловно полезны своим народам, русская монархия была выражением, даже воплощением своего народа, его отражением, его сущностью и, я это понимаю как в прямом смысле, так и в переносном, его иконой.
Икона есть представление того, что не может быть представлено: видение человеческого существа в вечности, в свете Фаворском. К чему-то подобному стремилась - и, мы сказали бы, часто этого достигала - русская монархия. Владимир Великий, Александр Невский и, по-своему, Николай II были на самом деле не просто Русскими, но воплощением России своего времени, преображенным исповеданием веры, подвигом или мученичеством.
Более темными, конечно, будут иконы, которые дают, скажем, Петр или Иван, иконы, почерневшие от дыма костров, и как бы несущие пятна запекшейся крови, потому что священство монарха не может существовать без страшной ответственности правления перед людьми и, следовательно, без эпизодического прибегания к силе зла. Сам Христос, если бы он пожелал царствовать в Израиле еще не возрожденном, должен был бы отсекать и отлучать: вот почему Он от этого ушел.
Но как не увидеть, что каковы бы они ни были, образы царей даже наименее почитаемых, всё же суть изображения России, пребывающие, так сказать, между русским небом, к которому они придут, и русской землей, над которой они царствовали.
Царь есть Россия, сосредоточенная в одном лице, в том же смысле, что и Адам есть человек, сосредоточивший в себе все человечество и не всегда (увы!) в том смысле, в каком Христос есть средоточие человечества без греха. Но без грехов будет ли Россия Россией?
Специфическая самобытность русской монархии, в других отношениях настолько схожей, например, с французской, заключается в данной ей православием возможности хотя бы на краткие времена примирять три священные порядка мира: политический, космический и божественный во всецелом понятии человека.
В этом, возможно, сама суть того слова, которое, по Достоевскому, Россия когда-нибудь скажет миру.
Владимир Волков
Источник:
Ключевые Cлова: России, монархия, русская, потому, чтобы, этого, народа, только, перед, время, также, более, народ, смысле, которые, Россия, власти, Александр, власть, своей.
|
|
Распечатать
