Одесса: неупокоенная памятьЖурналист Андрей Бабицкий рассказал Life.ru о том, почему случившееся в Доме профсоюзов 2 мая 2014 года невозможно забыть и простить.

В детстве я иногда начинал подозревать, что мир вокруг меня — это декорация, созданная неведомой силой, чтобы протестировать какие-то мои реакции.

Не знаю, чем было вызвано такое недоверие к реальности, но я действительно иногда чувствовал себя лабораторной крысой, которую кто-то изучает через стекло. Я с подозрением относился к телевизору и окну в своей комнате, которые имели полный визуальный охват моего жизненного пространства, а временами даже мама мне казалась ненастоящей.

С годами подозрения развеялись, сменившись более сложными представлениями о мире, но 2 мая 2014 года я испытал знакомое недоверие к тому, что видел.

В одесском Доме профсоюзов происходило что-то, чего не могло быть, но оно вдруг стало быть из полного ничего.

Я сталкивался и до этого с различными трагическими обстоятельствами, но те истории имели какой-то понятный рисунок развития. Люди зверели в процессе, теряя родных и близких, выгорая изнутри до движимой одной только ненавистью оболочки.

А 2 мая 2014 года в Одессе зверство явилось как бы ниоткуда: из какой-то внезапно образовавшейся дыры в реальность затянуло настоящую бандеровщину с отрубленными конечностями, вспоротыми животами и повешенными детьми.

Мы знали обо всех этих ужасах из книжек, но думали, что это история неведомых зверей, к которой нет возврата. И точно не верили, что вот эта порода животных может вдруг явиться и по нашу душу, ибо вера в прогресс неистребима.

Одесса: неупокоенная память

Фото © РИА Новости/Илья Питалев

Оно стало быть: девочки и мальчики, которые вчера ещё кормили кукол и бултыхались в одесском прибое, сегодня заливали керосин в бутылки и добивали обгоревших, выбросившихся из окон Дома профсоюзов на одесский асфальт.

В один момент, без всякого перехода, они устроили шабаш человекоубийства — сожрали таких же людей, как и они сами, жителей своего же города, сверстников по большей части.

Они выпили их кровь, а потом со слезами радости на глазах умоляли гордиться их подвигом. Дескать, гляньте хотя бы одним глазком, кого и как мы здесь сожгли. Не хотим вас беспредметно беспокоить, но такого роскошного ужаса вы ещё не видели!

Часто приходится слышать, что это никакие не нацисты, поскольку им неоткуда было набраться, а просто несчастные, необустроенные дети постсоветской разрухи. Отсюда и звериная жестокость, которую и другая сторона проявила бы, не задумавшись, будь у неё такая возможность. Но это не так.

Нацизм — идеология, которая необязательно внедряется в сознание в виде готовой, законченной и логически непротиворечивой доктрины.

Она вообще сознание может затрагивать лишь краешком и проявлять себя в виде общего настроя. Человек улыбается от того, что ему солнышко что-то нашептало. Да и само сознание в большинстве случаев представлено смутным умением купить колбасы в магазине, проследить за тем, чтобы не обсчитали на рынке и обрывками слов из песенки про «пусть бегут неуклюже…».

Инфильтрация нацизма в общество длится годами, и человек просто складывает про запас в далекую кладовку неактивную до поры до времени информацию.

Он не борется с нею, не пытается её нейтрализовать, она, наоборот, помогает ему выжить, давая надежду на то, что он — часть великой общины, что сквозь все его личные невзгоды и сложные обстоятельства брезжит родство с народом, избранным для великого дела.

Он и верит и не верит, но в целом особо не задумывается над тем, чтобы обосновать или, напротив, разрушить бессвязную и звериную доктрину, которая постепенно овладевает его существом. Ему просто уютно оттого, что где-то в запасниках подсознания покоится идея, которая согревает душу в самые вьюжные минуты жизни.

И он абсолютно нормальный, социально адаптированный: кому-то друг, кому-то брат, учится, работает, говорит правильные слова, радуется, печалится и гневается, как все. Никаких отличий. Но отрава нацизма уже перерабатывает его душевную природу, незаметно для него самого и окружающих.

Одесса: неупокоенная память

Фото © РИА Новости/Максим Войтенко

А потом бац — и 2 мая. И он в одно мгновение уже готовый и преданный солдат вермахта. Он сжигает людей и гордится тем, что и на его долю выпало поучаствовать в обустройстве лучшего мира.

Этим событиям выпало стать рубежом между прошлым и настоящим. В том прошлом были брезгливые ухмылки наших же отечественных приверженцев евроатлантической Украины из либерального лагеря. Они пожимали плечами и смотрели на собеседника с чувством лёгкой жалости и презрения.

«Где вы видели там нацистов?» — спрашивали они. Они и потом продолжали вопрошать, но их взор упрямо скользил поверх и мимо сгоревшего Дома профсоюзов и обуглившихся тел в его холле.

Они не принимали этот ужас в качестве аргумента, доказывающего, что бандеровщина вернулась во всём своём зверином обличье и стала погонять Украиной, как кучер лошадью.

Однако их мнение уже перестало быть важным. Раньше мы думали, что они ведут с нами честный и непредвзятый разговор, просто в силу каких-то своих пристрастий склонны преуменьшать опасность украинского национализма. После одесского погрома стало ясно, что они вообще не собирались с нами разговаривать.

Аванс, выданный ими Украине, оказался аусвайсом с разрешением на любые действия.

По нему можно было сжигать людей, расстреливать из пушек и танков города и сёла Донбасса, проводить факельные шествия с портретами Бандеры и Шухевича, расстреливать пленных без суда и следствия, пытать их в импровизированных тюрьмах нацистских тербатов самым зверским образом.

Майская Одесса плотно укутана в саван отчаяния и ненависти. Никто из виновников трагедии не задержан, не осуждён. И лишь народная молва, да социальные сети делятся слухами о том, что девочки и мальчики, разливавшие керосин по бутылкам, гибнут один за другим самым удивительным образом.

Кто-то утонул, кого-то прирезали в России, ещё одного скинули с крыши. Я, честно говоря, совсем не уверен, что это правда; скорее, так выражает себя тоска о возмездии.

Ни Одесса, ни все те, кто пережил те страшные события как личное горе, не готовы забыть и простить.

И вот это напряжённое внимание к судьбам поимённо известных зверёнышей — это своего рода гарантия того, что рано или поздно все ответят за содеянное.

Отцветут нацистские времена, закончится война в Донбассе, пройдёт оторопь от ощущения невозможности жить той жизнью, которой жили нормальные люди на Украине, и вернётся холодный ум, а с ним и возможность восстановить справедливость.

И неотомщённые одесситы, сгоревшие заживо в Доме профсоюзов, будут наконец упокоены. Потому что каждому, я верю в это, каждому из тех, кто участвовал в том зверином хороводе смерти вокруг обугленных тел, воздастся по заслугам.