В средине июля меня как представителя «2000» пригласили в Москву на семинар «Россия—Украина: проблема понимания и оценок голодомора 1932—33 гг.». Предполагалось, что в случае достижения консенсуса в оценках голода можно будет внести соответствующие предложения в российские и украинские учебники истории.

Но первые сомнения в успехе намеченного мероприятия (в смысле прихода к согласию) возникли у меня, когда я пробежался по списку украинских участников. Возглавлял его видный адепт голодоморно-геноцидной теории профессор Станислав Кульчицкий. В качестве докладчиков от Украины были представлены и правая рука Станислава Владиславовича старший научный сотрудник Института истории НАНУ Людмила Гриневич а также редакторы финансируемых из-за океана историко-культурологических изданий.

Столь однобокий подход к представительству украинской стороны заставил взяться за подробное изучение «родословной» организатора семинара — российского «Клуба региональной журналистики». Возглавляет его дочь известного либерального экономиста, экс-министра экономики и члена политсовета «Союза правых сил» Ирина Ясина. Она же — руководитель фонда Михаила Ходорковского. Но данное мероприятие, судя по логотипу, и проводилось при содействии Open Society Institute (более известного как фонд Сороса).

Тут-то и закрались у меня подозрения в отношении истинных целей мероприятия: ну не верю я, грешный, в светлые порывы мирового спекулянта на ниве исторических примирений. Впрочем, не исключал я и того, что российские демократы попробуют использовать данную встречу для попытки переубеждения тех, кто называет себя демократами на Украине, — мол, «кому, как не нам, ведомо, что человеконенавистническая тоталитарная машина давила всех подряд».

Прецедент — не инцидент?

Начало работы семинара вроде бы подтверждало первую догадку — о некоем грантоедском междусобойчике (фамильярное общение между киевскими и московскими докладчиками выдавало в них давних соратников в борьбе за «общечеловеческие ценности») как плацдарме для внедрения в массовое сознание россиян комплекса очередной вины за свою имперскую сущность. Украинские участники агрессивно гнули известную линию, а организаторы во имя сохранения демократической солидарности вели отстраненные разговоры на тему покаяния: «если мы называем себя православной цивилизацией, то в принципе должны каяться» (модератор дискуссии — известная в кругах любителей т. н. альтернативной истории (или истории в сослагательном наклонении) исследовательница Ирина Карацуба); «японцы пусть и формально, но все же извинились перед китайцами за Нанкинскую резню 1937 г.» (Ирина Ясина). Не понимали только россияне, за что именно следует посыпать голову пеплом, ведь факты, приведенные в выступлении выдающегося исследователя голода-33 Виктора Кондрашина, предельно доходчиво показывали, что принципиальных отличий между трагедией Украины и бедствиями в других пострадавших регионах СССР не было (не стану повторять доводы профессора Кондрашина — читатели «2000» знакомы с ними в изложении Марка Таугера и Дмитрия Табачника.

Перелом же наступил, когда слово взяли простые, убеленные сединами учительницы. В отличие от профессиональных российских правозащитников, они далеко не все оказались детьми и внуками высокопоставленных советских руководителей, благополучно переживших голодные времена в доме на набережной Москвы-реки. Вспоминая своих умерших в 1932—33 гг. родителей или родственников, они искренне задавались вопросом: «Так в чем же их и наша вина перед украинцами?». А совсем юная еще журналистка из Ростова-на-Дону Инна Манафарова поведала, что в ее жилах течет украинская, русская и азербайджанская кровь: «Так какая часть меня перед какой виновна и за что?». Впрочем, даже на этот вопрос у ее киевского коллеги с Радио «Свобода» нашелся ответ в том роде, что «в зависимости от того, кем она себя осознает». Получалось, что если русской, то каяться, если украинкой — требовать покаяния.

В этот момент я спросил у своего соседа — учителя из знаменитой московской гимназии №1543 Алексея Кузнецова (и известного деятеля демократического движения), как ему истинное лицо украинской национал-демократии. «Надеюсь, это временное явление», — все еще не верил своим ушам Алексей. С этим я согласился: «Пройдет совсем немного времени, когда часть «-демократия», будет ими за ненадобностью отброшена». Показалось, собеседник уже готов был это допустить. А вот что не мог принять за действительность — то, что в украинских школах возведены могилы жертв голодомора.

Ошарашенные учителя мне поверили только после того, как Артем Скоропадский из «Коммерсант-Украина» «уличил» меня во лжи: «не в школах, а в единичной школе» (хотя позже выяснилось, что имели мы в виду разные школы), а Андрей Мокроусов из «Критики» пояснил, что конкурсы рисунка на тему голодомора-геноцида — лишь применение некоего европейского опыта. «Да за это директорам школ надо головы отрывать!» — совсем не по-демократически выходил из шокового состояния Кузнецов.

«Простите, бенгальцев — тоже мы?»

И все же организаторы семинара пытались найти точки соприкосновения с украинскими, как еще казалось, единомышленниками: «Друзья, вы же видите, это наша общая беда, это трагическая часть нашего общего прошлого. Мы вместе прошли через страшную советскую систему». Замечательная учительница из Пензы Татьяна Алфертьева предложила обеим сторонам квалифицировать голод как преступление против человечности, а Алексей Кузнецов — принять и в России термин «голодомор» как признак насильственного характера голода. Согласитесь, с точки зрения либералов, не оставляющих «перманентному преступнику Сталину» права на ошибку, это внутренне логично.

Но тут оказалось, что даже не отказ каяться, а именно сочетание «общая история» буквально взорвало до того толерантный еще характер дискуссии. Негодование некоторых украинских участников вообще граничило с истерикой: «У нас с вами никогда не было и не могло быть никакой общей истории! Вы украли нашу независимость, вы сделали нас своей колонией, вы забрали у нас флот, а теперь заритесь на нашу историю!».

Тут следует отдать должное Станиславу Кульчицкому. Вопреки истерическим выкрикам, он заявил, что не считает Украину бывшей колонией России хотя бы потому, что Российская империя не была колониальной. Следовательно, и голод, по его мнению, был геноцидом не со стороны метрополии, а со стороны вненациональной большевистской элиты. Более того, по теории Кульчицкого, коммунизм в XX в. развивался именно таким образом, что геноцид (но отчего-то исключительно украинцев) был неизбежен.

Профессорскую мысль поддержала и кандидат исторических наук Людмила Гриневич («Заметьте, подобных масштабов голода демократические страны не знали»), хотя и оставляла теоретическую возможность для претензий России («Именно Россия принесла нам коммунизм»). Удивительно, что столь высококвалифицированный специалист по новейшей истории, оперирующий огромным массивом собственноручно собранного фактического материала, запамятовал о том, что Украинская советская республика была образована 25 декабря 1917 г. И учредил ее Всеукраинский съезд советов, а не самопровозглашенная отловленными на киевском вокзале «сельскими и военными депутатами» Центральная рада.

Что же касается невозможности голода в демократических странах, то, даже оставив за границами новейшего времени устроенный англичанами в Ирландии т. н. картофельный голод 1845—1849 гг. (до 1,5 млн. жертв и 1,5 млн. эмигрантов при 8 млн. чел. населения на начало 1840-х гг.), достаточно напомнить о 5—7 млн. погибших во время Великой депрессии в США, о голоде среди канадских эскимосов в 1950 г. Если же говорить о колонизаторской политике «демократических» стран в новое время, то в первую очередь можно вспомнить о голоде 1942—1943 гг. в британской Индии (5 млн. чел. стали жертвами разорения Бенгалии и северо-востока Индии в ответ на массовые антибританские выступления 1942 г.). А десятилетием ранее французские колонизаторы заставили нигерийцев платить высокие налоги, несмотря на низкий урожай, что вызвало голод, по внешним проявлениям даже превосходящий нашу трагедию (каннибализм был просто повсеместен). Впрочем, зачем далеко ходить: в памятном для нас 1932 г. в карпатских селах, ныне украинских, а тогда пребывавших в составе Польши, Румынии, Чехословакии, также свирепствовал голод. Об этом «2000» писала еще 2 года назад (http://2000.net.ua /2000/svoboda-slova/istorija/44334), а сегодня в более развернутом виде можно прочесть в книге Николая Лативока и Елены Мазур «1932—1933 годы: голодомор в Европе и Америке. 1992—2009 годы: геноцид в Украине. Факты и документы».

«Шиза», да не та

Bот тут — за то, что украинские демократы не признали российских «своими», — не на шутку обиделись последние. Если до того они с нескрываемым удовольствием наблюдали за полетами плевков в «медвепутинский режим — преемник сталинской репрессивной машины», то, теперь наконец поняли, что в «путинизм» никто особо и не целился. Метили в Россию, в том числе и их выдуманную.

Вообще, мне кажется, что прозвище «демшиза», которым российских либералов нарекли в интернете их великодержавные оппоненты, несправедливо. Раздвоения личности (с чем, кстати, также неверно ассоциировать шизофрению) у российских демократов в общем-то не наблюдается. Их идеология — слепое следование всему «заведомо прогрессивному», что идет к нам из стремительно денационализирующейся Европы, — хоть и незатейлива, но внутренне непротиворечива. А вот как вместить в одной голове примитивнейший вариант национализма (с непременным поиском врага) и постоянную готовность присягать на верность т. н. общечеловеческим ценностям и демократическим принципам — это проблема. Причем более медицинская, нежели социальная.

В рамках семинара это противоречие выразилось в подходе к такому понятию, как национальная идея. Московским участникам оно претит. И, конечно же, российским демократам и в голову прийти не могло, что их либеральные собратья с помощью голодомора-геноцида выстраивают украинскую идею.

Заявления, подобные тому, что «голодомор выполняет роль основного символа, который должен объединить историческое сознание всех украинцев» (Кульчицкий), произносятся совсем в других аудиториях. Не потому ли так и повисла в пустоте мольба представителя общества «Мемориал» Ирины Щербаковой (самолично записавшей десятки жутких свидетельств о губительном характере голода 33-го в российских областях) пояснить ей: «Почему же в России не такая память о голодоморе?». Регламент не позволил мне ответить, что дело тут не только в беспамятстве российской власти, не удосужившейся за последние 19 лет достойно увековечить память жертв голода.

Но и в том, что противоположная крайность (в смысле культивации геноцида) — не просто гипертрофия. Это и есть строительство столь противной либерализму национальной идеи. И строится она на образе Украины как извечной жертвы, приносимой во имя спасения просвещенной Европы от варварской азиатчины. Иначе как понять то, что вехами славы Украины избраны исключительно поражения и катастрофы: голодомор, Батурин, Круты, Броды, Полтавская битва (как поражение войск «украинско-шведского союза»). И даже Конотопская «битва» не способна скрасить картину, ибо передовой отряд «ополчения из великороссиян и украинцев» (Дмитрий Яворницкий) на самом деле был истреблен отнюдь не «украинским войском», а скорее татарско-польским.

Увы, модератор, ссылаясь на тот же регламент, не дал мне возможности напомнить культурологу Андрею Мокроусову, что первый некрофильский «экспириенс» Европы зародился после эпидемии чумы, унесшей треть населения континента. И хотя мор не обошел стороной и православные земли, лишь на Западе смерть заняла узловое место в культуре. Известный социопсихолог Сергей Кара-Мурза обращает внимание на то, что именно в это время в романо-германских языках появляются связанные со смертью слова, не имеющие адекватных аналогов в языках восточнославянских. Впервые появившийся во французском языке в 1376 г. термин macabre вошел во все европейские языки и переводится на русский как погребальный, мрачный, жуткий и т. п. Но эти русские слова не передают действительного смысла понятия — он гораздо шире и страшнее. В западном искусстве создано бесчисленное множество произведений под названием La danse macabre — «Пляска смерти». Это целый жанр. Но главное в нем то, что «пляшет» не Смерть и не абстрактный мертвец, а «мертвое Я» — якобы неразрывно связанный с живым человеком его мертвый двойник.

Допускаю, что для национал-демократов (с их уже раздвоенным сознанием) обретение еще одного Я — не проблема. Но вынесет ли страна 47 млн. мертвых alter ego?

P.S. В завершение все же хочется поблагодарить Джорджа Сороса и Михаила Ходорковского. Есть надежда, что на их средства российским либералам все же открылись глаза на то, что отнюдь не каждый, поносящий Сталина и Путина да и вообще Россию, достоин называться демократом.

Вот что я прочел по итогам семинара в интернет-блоге Ирины Ясиной: «В какой-то момент я не выдержала. Караул устал! Кого бы вы обвиняли во всех своих бедах, если бы не Россия? Как будто этнические украинцы или евреи из местечек, расположенных в Украине, в реквизициях участия не принимали? Ирина Щербакова из Мемориала показывала шокирующие видеосвидетельства совсем пожилых людей — из Воронежской и Ростовской областей. Там было то же самое. Большевики боролись не с украинцами из-за того, что они украинцы». Боролись с КЛАССОМ (привет, мое марксистское образование!) С классом сельских производителей. Просто в Украине их была вся страна, а у нас — несколько областей. Оказывается, есть такой термин «социоцид».

ФОТО АВТОРА

Дмитрий СКВОРЦОВ

2000.net.ua