Преступление на станции КрутыМиф об «украинских Фермопилах» довольно давний. Создавать его начали почти сразу же после трагедии, разыгравшейся 29 января 1918 года на маленькой железнодорожной станции Круты в Черниговской губернии. Позднее над созданием этого мифа немало потрудилась украинская диаспора. А после 1991 года он усиленно распространяется на территории Украины. К сему занятию подключились политики, доморощенные псевдоисторики, работники средств массовой информации, так называемые митці (деятели культуры) и т.п. На месте события открыли помпезный памятник, создали музей. Мероприятия по чествованию памяти «героев Крут» проводятся в общегосударственном масштабе.

Согласно мифу, у станции Круты во время «русско-украинской войны» состоялся бой между украинским Студенческим куренем и «многочисленными ордами» вторгшихся на Украину русских (это особо подчеркивается) большевиков. Курень состоял из совсем еще юных киевских студентов и гимназистов, которые, дескать, в едином патриотическом порыве выступили на защиту Родины против гораздо более сильного врага. Они знали, что идут на верную смерть, но сознательно принесли себя в жертву. Подвиг «крутян», как утверждается, был подобен известному нам из истории древней Греции подвигу трехсот спартанцев, вместе со своим царем Леонидом павших у горного прохода Фермопилы, защищая родной край от персидских завоевателей. Потому Крутянскую трагедию стали называть «украинскими Фермопилами». «Слава героям»!

Так гласит пропагандистская легенда. Ну а как было на самом деле? Подлинную картину событий позволяют воссоздать воспоминания непосредственных участников произошедшего, свидетельства других современников, официальные документы.

Прежде всего, стоит отметить, что никакой русско-украинской войны не было. Шла гражданская война, раздиравшая на части не только страну, но и населявшие ее нации, народности, племена, даже семьи. Друг против друга воевали представители одной национальности. По разные стороны баррикад оказывались родные братья, друзья, соседи. Иногда сын шел на отца, а отец на сына. Это была величайшая катастрофа, сотрясавшая все огромное пространство бывшей Российской империи (Украину в том числе).

Другое дело, что захватившая тогда власть в Киеве Центральная Рада, пыталась представить происходящее как войну с Россией. «Борьба, которую теперь ведут с нами большевики, борьба национальная, - заявлял премьер-министр назначенного Радой правительства Владимир Винниченко. - Большевики, считающие себя представителями великорусской демократии, борются с нами, сами того, быть может, не сознавая, как великороссы».

Злобная русофобия, переполнявшая украинских «национально сознательных» деятелей, помешала им организовать оборону против двигавшихся к Киеву отрядов красногвардейцев. В самом городе находилось более трех тысяч русских офицеров, ненавидевших большевиков. Из них вполне можно было организовать боеспособные подразделения. Но Центральная Рада не хотела принимать помощи от русских. Мало того, власти издали приказ, предписывавший всем офицерам неукраинского происхождения в трехдневный срок покинуть пределы Украины.

Центральнорадовские вожди уповали на собственное войско - так называемые украинские полки. Но как боевые единицы эти полки существовали исключительно на бумаге. Изначально они формировались из весьма ненадежного контингента - дезертиров. В ходе начавшегося в России после Февральской революции всеобщего развала, в тылу появилось огромное количество солдат, всячески уклонявшихся от военной службы. Они очень боялись отправки на передовую. Лозунг «Не пойдем на фронт, пока из нас не сформируют украинские воинские части!» пришелся им весьма по душе. В массовом порядке дезертиры объявляли себя украинцами, что вызывало бурный восторг в Центральной Раде.

Председатель Рады Михаил Грушевский и его соратники воспринимали происходящее как «пробуждение в украинских солдатских массах национальной сознательности». Более здравомыслящие люди уже тогда замечали, что эти новоявленные «украинцы» готовы объявить себя хоть китайцами, лишь бы не возвращаться в окопы. Но кто ж тогда в Раде прислушивался к голосу здравого смысла?

Естественно, что, когда украинские части были сформированы, на фронт они не пошли. Теперь дезертиры объявили, что остаются в Киеве, чтобы охранять Центральную Раду. Полки принимали громкие патриотические названия (имени Шевченко, имени Дорошенко, имени Грушевского и т.д.), охотно участвовали в парадах, собирались на митинги, где, конечно же, единодушно голосовали за резолюции в поддержку Рады. А руководство последней принимало все за чистую монету.

Прозрение пришло слишком поздно. Как только любовь к «неньке-Украине» пришлось доказывать не на словах, а на деле, дезертиры разбежались все до единого. Высылаемые на фронт против большевиков эшелоны приходили к месту назначения пустыми.

Центральная Рада осталась без защиты. Не могла она рассчитывать и на поддержку населения. Никаким авторитетом в народе Грушевский со товарищи не пользовались. «Банда фанатиков, без всякого влияния» - так охарактеризовал их французский консул в Киеве (и по совместительству резидент французской разведки) Эмиль Энно.

Не смела ослушаться такой власти только небольшая группа учащихся двух киевских университетов (святого Владимира и Украинского народного), а также одной гимназии. Разумеется, большинство из них не испытывало никакого «патриотического подъема». Но когда кучка политиканствующих горлопанов устроила собрание, потребовав, чтобы все как один записались в Студенческий курень (а кто не запишется - тому бойкот и изгнание из учебных заведений!), протестовать никто не решился. Студенты и гимназисты послушно записывались.

Впрочем, тогда казалось, что вступление в курень никакой опасности для записавшихся школяров не несет. Власти клятвенно заверяли, что на фронт это подразделение не пошлют, а будут использовать его исключительно для поддержания порядка в самом Киеве. И действительно, юношей даже не научили обращаться с оружием. Их поместили в здание бывшего военного училища. Там «новобранцы» большую часть времени бездельничали, лишь изредка занимаясь строевой подготовкой (разучивали команды «направо!», «налево!» и т.п.). После ужина им разрешалось уходить ночевать домой. Таким образом, служба в курене оказывалась необременительной, да еще и позволяла жить за казенный счет. Кому-то, наверное, это нравилось. Но так продолжалось всего неделю...

Большевики не торопясь продвигались к Киеву. Фронт против них держали юнкера из того же военного училища, где размещался теперь Студенческий курень. Юнкера достались Центральной Раде как бы в наследство от Временного правительства. Тех из них, кто был неукраинского происхождения, опять же по приказу украинских властей демобилизовали и выслали в Великороссию. Оставшихся было мало. Они требовали прислать подкрепления, угрожая в противном случае бросить фронт. А присылать Центральной Раде было некого, кроме Студенческого куреня. И необстрелянных мальчиков кинули на убой.

В один из вечеров их просто не отпустили домой и приказали идти к железной дороге грузиться в эшелон. Правда, и тогда этих почти детей уверяли, что воевать им не придется, обещали держать в тылу, за спинами юнкеров. Но как только поезд прибыл на станцию Круты, высадили из вагонов, отправив рыть окопы. Затем в те же окопы и усадили, наскоро показав, как надо стрелять из винтовки и выдав небольшое количество патронов (до того патронов не выдавали во избежание несчастных случаев - ведь обращаться с оружием горе-воинов из Студенческого куреня так и не научили).

Примечательно, что назначенные командовать куренем украинские офицеры сами в окопы не пошли, спокойно предаваясь в штабном вагоне пьянству. Справедливости ради нужно отметить, что обстановку у Крут ни командиры, ни рядовые не считали опасной. «Никто не верил в возможность какой-то серьезной битвы», - напишет потом в воспоминаниях один из уцелевших студентов.

А серьезной битвы и не было. Приблизившиеся к Крутам красногвардейцы быстро оценили положение и, затеяв для вида перестрелку, основные силы двинули в обход. К станции они подошли с той стороны, откуда их не ждали, и заняли ее, не встретив сопротивления. Перепуганные пьяные офицеры, завидев противника, тут же приказали эшелону отъезжать, не удосужившись предупредить подчиненных об угрозе с тыла.

Несколько юнкеров, стоявших возле поезда, сообразили, что происходит, и успели запрыгнуть в вагоны на ходу. Остальным пришлось спасаться пешком.

Вот только Студенческий курень ничего об этом не знал. Его позиции были отгорожены от позиций юнкеров высокой железнодорожной насыпью, мешавшей видеть, что происходит на соседнем участке. Выбравший для куреня такую позицию сотник Аверкий Гончаренко позднее пояснял, что сделал это специально. Для того, дескать, чтобы, когда студентов охватит паника (а в этом сотник не сомневался), панические настроения не передались всему войску.

Итак, Студенческий курень не заметил, как удирали юнкера. Новобранцы старательно стреляли в ту сторону, откуда, как они думали, будет наступать враг. Патроны кончились быстро. Новых почему-то не подвозили. И распоряжений никаких из штаба не было.

Прождав еще какое-то время, «бойцы» куреня, наконец, обнаружили, что юнкеров за насыпью нет. Тогда и они, еще не совсем понимая, что к чему, направились к Крутам. Взвод, находившийся к станции ближе остальных, добрел первым и тут же был окружен противником. Юноши растерялись, не знали, что делать. Попробовали вырваться с помощью штыков (патронов-то у них не было). Но и владеть штыком их тоже не научили. Перекололи и перестреляли весь взвод почти моментально. Несколько раненых попали в плен. Их, кстати, не пытали (как утверждают «национально сознательные» мифотворцы), а отправили в Харьков, в госпиталь.

«Бойцы» из других взводов, услышав выстрелы, догадались, что станция занята большевиками и бросились наутёк...

А через несколько дней сбежала из Киева и Центральная Рада...

 Вернувшись потом в обозе германских войск, центральнорадовские деятели вынуждены были оправдываться из-за трагедии в Крутах. Их обвиняли в преступлении (бесполезность отправки на фронт мальчишек, не наученных хотя бы стрелять, являлась слишком очевидной).

Чтобы успокоить общественное мнение власти не придумали ничего лучшего, чем устроить погибшим торжественные похороны. Специальную комиссию направили для розыска тел. Несколько трупов было найдено и опознано. Еще около двадцати тел нашли, но не опознали.

Кто это был? Возможно, немецкие солдаты и красногвардейцы (бой между ними возле той же станции состоялся в марте того же года). Может, солдаты бывшей русской армии (они, демобилизованные и уже разоруженные, ехали с фронта домой и были обстреляны возле Крут юнкерами буквально накануне трагедии). Может быть, кто-то из гражданских лиц, случайно угодивших под пулю. А, может, и в самом деле, «бойцы» Студенческого куреня. Власть это не волновало. Трупы интересовали Центральную Раду всего лишь в качестве декорации для задуманного действа. Их привезли в Киев и похоронили как «героев Крут».

Михаил Грушевский сказал на похоронах трогательную речь о том, какое это счастье - умереть за Родину. В том же духе высказывались остальные (тогда и пущено было в ход сравнение с Фермопилами). Примечательно, что никто из центральнорадовских словоблудов возможностью самому стать таким образом «счастливым» не воспользовался.

Что же касается аналогии с Фермопилами, то она явно не уместна. На мой взгляд, лучше всего сказал об этом один из «национально сознательных» авторов, опубликовавший к тринадцатой годовщине трагедии статью в эмигрантском журнальчике «Гуртуймося» («Сплотимся»): «В Спарте целый народ был за Леонидом с его спартанцами, ждал от него героизма, как чего-то обычного, возможного. Целый гений народный был с ним, а на Украине... Железнодорожники и народ не только не благословляли крутян на бой с москалями, а наоборот, делали им все, что могло быть наиболее враждебно».

Комментарии к этим словам, наверное, излишни.

И еще одно. Сразу же после похорон «героев», им решили возвести в Киеве памятник. «Национально сознательная» общественность стала собирать средства. Желающих поддержать дело деньгами нашлось немного. 400 рублей дали члены семьи крупного землевладельца Евгения Чикаленко, финансировавшего украинское движение еще до революции. Писатель Григорий Коваленко передал 500 рублей (десятую часть гонорара за очередной свой опус). Немногим более 300 рублей собрали учителя, ученики и родители учеников украинской гимназии имени Шевченко. 100 рублей выделил украинский книжный магазин общества «Час» («Время»). Также 100 рублей внес некий инженер Сергей Коломийцев. И еще некоторые частные лица сделали пожертвования в размере от 10 до 40 рублей (имена всех жертвователей с указанием внесенных ими сумм публиковались в газетах). Всего получилось 1556 рублей 50 копеек.

Сумма не ахти какая, но и ее умудрились переполовинить. Когда летом 1918 года правительство занялось наконец-то вопросом о памятнике, выяснилось, что собранных средств в наличии имеется 849 рублей. Куда делись остальные - неизвестно. Можно предположить, что деньги пристали к липким ручонкам украинских деятелей. В этом отношении тогдашние профессиональные «патриоты» мало чем отличались от нынешних.