В начале 80-х годов XIX века политическая ситуация в Галиции характеризовалась противостоянием между поляками, занимавшими господствующее положение в крае, и русинами, отстаивавшими свои национальные права.

В 1848 году австрийские русины были официально признаны отдельным народом «рутенов», с чем тогда было вынуждено согласиться и руководство национально-представительного органа русинов «Головной Руской Рады»; но в среде самих русинов не угасало сознание того, что они не «рутены с 1848 года», а русские. (Естественно, не в нынешней, введенной большевиками трактовке слова «русский», когда под русскими понимают только великороссов, а в традиционной, согласно которой русскими являются все восточные славяне, имеющие свои корни в Древней Руси.)

В противовес русскому движению — старорусской партии или «москвофилам», как поляки называли сторонников идеи русского единства, стала формироваться молодорусская или украинофильская партия, члены которой заявляли, что австрийские русины, как и малороссы в России, являются народом совершенно отдельным от народа «московского». Эта партия пользовалась покровительством в определенных польских кругах, но к концу 1870-х годов была еще крайне малочисленной и не могла самостоятельно вести борьбу со старорусинами, для чего, собственно, она и создавалась.

Поскольку галицко-русская интеллигенция состояла в то время преимущественно из священников, то руководителей русского движения поляки называли еще «святоюрцами» (собор св.Юра — главный греко-католический храм Галиции, возле которого находится резиденция митрополита). Греко-католическое духовенство, как это сейчас ни покажется кому-либо странным, тогда не было настроено враждебно по отношению ко всему русскому и православному. В 1860-х годах среди греко-католического духовенства распространилось так называемое «обрядовое движение», ставившее своей целью очищение обряда греко-католической церкви от внесенных в него под давлением со стороны римского костела элементов римско-католического (латинского) обряда. Инициатором обрядового движения стал священник Иван Наумович, который написал и опубликовал в газете «Слово» ряд статей на эту тему. Обрядовое движение ширилось по всей Галичине, что вызывало крайнее недовольство в польских кругах. На И.Наумовича посыпались обвинения в пропаганде «московщины» и «схизмы» (т.е. православия). В польских костелах всенародно молились, чтобы Господь отвернул И.Наумовича от «схизмы».

А в 1866 г. в газете «Слово» появилась статья под заголовком «Погляд в будучность», ставшая своего рода манифестом, в котором галицкие русины открыто заявляли, что они не рутены с 1848 года, а настоящие русские.

Польская «Gazeta Narodowa» неустанно клеймила сторонников идеи русского единства как «изменников» и «московских агентов», но власти в Вене не реагировали на эти газетные выпады, пока еще помня, что русины всегда были лояльными по отношению к австрийскому государству и династии Габсбургов. Когда в 1880 году во Львов приехал император Франц-Иосиф, ему были представлены делегации всех галицко-русских обществ, среди которых только общество «Просвита» было украинофильским, остальные же — «Галицко-русская Матица», «Народный Дом», «Ставропигийский Институт», «Общество имени Михаила Качковского» стояли на старорусских позициях.

Представлял галицко-русские общества председатель Института «Народный Дом» и сениор Ставропигийского Института советник В.Ковальский. Он, в частности, сообщил императору, что Общество имени М.Качковского самое многочисленное в крае по количеству членов и задача его состоит в просвещении народа.

Император спросил:

— «Кто является председателем этого общества?»

— Господин Венедикт Площанский, — ответил В.Ковальский. (Кроме того В.Площанский был также редактором газеты «Слово».)

— Сколько членов насчитывает общество? — спросил монарх у В.Площанского.

— Свыше 6000 членов, которые ежегодно получают 12 популярных книжек, некоторые наши издания выходят в 8—10 тысячах экземпляров.

Император заметил:

— Это весьма полезное предприятие и обещает принести много добра для края.

— Основатель этого общества присутствует здесь и позвольте Ваше Величество его Вам представить, — сказал В.Ковальский.

Вперед вышел Иван Наумович: — Я священник в Скалате и основал это общество в 1874 году.

Монарх обратился к И.Наумовичу:

— Я знаю Вас как депутата Государственного Совета, меня радует, что Вы такой деятельный.

В.Ковальский указал затем на присутствующих крестьян и мещан, представляя их как членов Общества имени М.Качковского, на что монарх заметил:

— Вижу, что все слои населения привлечены к этому предприятию. Да приносит оно им пользу.

Из Львова император направился в Черновцы, сделав по дороге остановку в Коломые, где посетил наряду с польской этнографической выставкой также и хозяйственную выставку Общества имени М.Качковского.

Посещение императором «Народного Дома» и выставки Общества имени М.Качковского показало, что монарх вполне благосклонно относился к обществам, созданным и возглавляемым сторонниками русского движения, которых «Gazeta Narodowa» называла не иначе как «московской агентурой», и, следовательно, не имел никаких оснований сомневаться в их лояльности.

Тем не менее, политические силы в Галиции, поставившие своей задачей искоренить в сознании галицких русинов идею русского единства, в начале 80-х годов XIX века активизировали свою деятельность в указанном направлении, прибегнув при этом, в буквальном смысле слова, к иезуитским методам.

Прежде всего это касалось положения в греко-католической церкви, где было решено изъять монашеский орден св. Василия Великого из-под власти митрополита и передать его в управление иезуитам, которым поручить также воспитание греко-католической молодежи, готовившейся к монашеской жизни по чину и уставам св.Василия Великого. Вслед за монашеством подобная участь ждала и белое духовенство.

Также требовалось нанести сокрушительный удар по старорусской партии, и таким ударом должен был стать большой политический судебный процесс, организованный с целью осудить представителей русского движения в Австро-Венгрии как виновных в преступлении государственной измены; дискредитировать все русское движение в глазах центрального правительства.

Предлогом для такого процесса послужил следующий случай.

Жители села Гнилички, принадлежавшего к приходу в Гнилицах Великих Збаражского повета, хотели завести у себя самостоятельный приход и подали соответствующее прошение во львовскую консисторию. Однако настоятель прихода в Гнилицах Великих и львовская консистория воспротивились желанию гнилицких крестьян. Тогда те обратились с жалобой на чинимые им препятствия к своему помещику — графу Иерониму Делла-Скала, владельцу имений в Буковине и управляющему имением своей жены в Гнилицах. Заметим здесь, что Буковина, в отличие от Галичины, была православной. Вот граф и предложил крестьянам перейти в православие, обещая после этого привезти им священника из Буковины. Так у жителей села Гнилички зародилась мысль о переходе в православие, но прежде чем совершить этот шаг, они решили посоветоваться со священником Иваном Наумовичем, известным галицко-русским деятелем, пользовавшимся большим авторитетом у галицких русинов. И.Наумович сказал крестьянам, что православие является верой их праотцев и если они хотят принять православие, то могут это сделать. Позднее, когда жители Гниличек уже определенно выразили свое желание перейти в православие, И.Наумович составил им необходимые для такого перехода документы.

Когда в конце 1881 г. стало известно, что крестьяне села Гнилички подали заявление о переходе в православие, это вызвало переполох в польских кругах. Первоначальное желание жителей села об учреждении в Гниличках отдельного греко-католического прихода было немедленно удовлетворено и они остались в унии. Казалось, что на этом инцидент можно было считать исчерпанным, но тем не менее власти сочли этот случай удобным поводом для организации расправы над деятелями русского движения в Австро-Венгрии.

Однако намерение перейти в православие, выраженное жителями какой-либо общины, не противоречило австрийским законам. Даже если бы такой переход осуществился, это не могло стать основанием для привлечения его инициаторов к уголовной ответственности. Требовалось найти нечто более похожее на проявление опасной для Австрии деятельности, и австрийские иезуиты, не долго ломая себе головы над решением этой задачи, такое проявление отыскали.

В сентябре 1881 г. во Львов приехал известный деятель русского движения в Угорской Руси (Закарпатье) Адольф Иванович Добрянский со своей дочерью Ольгой Грабарь. Полиция заметила, что А.И. Добрянский встречался с галицко-русскими общественными деятелями, а Ольга Адольфовна отправляла на почте большое количество писем. В ходе проведенного у нее обыска были обнаружены почтовые расписки и письма ее брата Мирослава, ранее эмигрировавшего в Россию. При этом стало известно, что Мирослав Адольфович, уже живя в России, приезжал во Львов, а также посещал другие местности Австро-Венгрии.

Австрийские власти объединили указанные факты с намерением крестьян села Гнилички перейти в православие и представили эти эпизоды в совокупности как проявления деятельности организации, занимавшейся «панславистической пропагандой», имевшей будто бы целью ни больше, ни меньше, как оторвать от Австро-Венгрии Галицию, Буковину и Северную Венгрию (Угорскую Русь), привлечь на Австрию внешних врагов и возбудить в ней смуту и гражданскую войну.

В начале 1882 г. были проведены многочисленные аресты. Виновниками «государственного преступления», наказываемого смертной казнью, главными руководителями и зачинщиками были представлены: Адольф Добрянский (66 лет) — надворный советник в отставке, бывший член парламента и землевладелец в Венгрии, а также священник Иван Наумович (56 лет) — настоятель прихода в Скалате, бывший депутат австрийского Государственного Совета и галицийского сейма. Затем признаны сообщниками, подлежащими такому же наказанию: Ольга Грабарь, урожденная Добрянская (36 лет) — дочь А.Добрянского; редактор газеты «Слово» Венедикт Площанский (48 лет); редактор «Пролома» Осип Марков (32 лет) — из Львова; законоучитель и редактор «Родимого Листка» Николай Огоновский (32 лет) из Черновиц; редактор «Господаря и Промышленника» Аполлон Ничай (36 лет) из Станиславова; редактор «Приятеля детей» Исидор Трембицкий (35 лет) из Коломыи; студент венского университета Владимир Наумович (22 лет), сын И.Наумовича; наконец мещанин из Збаража Олекса Залуский (37 лет) и крестьянин из Гниличек Иван Шпундер (47 лет).

Их всех арестовали и посадили в следственную тюрьму, вместе со многими другими подозреваемыми лицами, последние, однако, были выпущены на свободу еще до судебного разбирательства, которое началось 31 мая (12 июня) 1882 года.

Этот судебный процесс вошел в историю как «процесс по делу Ольги Грабарь и товарищей» или «большой политический процесс русских в Галиции 1882 г.».

Председателем суда был назначен советник Будзиновский, прокуратуру представлял д-р Гиртлер, защиту обвиняемых приняли на себя адвокаты Искрицкий, Лубинский и Дулемба. В состав присяжных заседателей, призванных определить судьбу подсудимых-русинов были избраны 7 поляков и 5 евреев.

Одновременно с началом судебного процесса по делу Ольги Грабарь и товарищей польская «Gazeta Narodowa» стала печатать статьи, порочащие участников русского движения в Галиции, стараясь настроить против них публику.

На второй день судебного разбирательства адвокат Искрицкий взял слово и сообщил, что вчера «Газета Народова» поместила статью «Процесс о государственной измене», содержащую интересное вступление, после чего зачитал текст этого вступления, в котором, в частности, говорилось:

«Московская пропаганда среди галицийских русинов началась еще более 45 лет назад, и то почти одновременно во Львове при посредстве Погодина, и в Вене при посредстве священника московского посольства среди воспитанников духовной семинарии, униатов из Галиции». В 1863 г., — как утверждала «Газета Народова», — «выделено постоянную сумму в 100.000 рублей на агентов и московскую пропаганду в Галиции. Агенты были заодно и шпионами. На субвенции «Слову» предназначено 7.000 рублей ежегодно, несколько тысяч для других лиц во Львове. В каждом повете был по крайней мере один агент».

«Деятельность агентов была систематичной. Имела целью главным образом шпионаж и пробуждение симпатии к Москве, убеждая русинов, что являются не отдельным народом, а московским, и побуждение к борьбе против поляков, не допуская, чтобы между поляками и русинами было достигнуто взаимопонимание и согласие».

В 1881 г., когда граф Игнатьев принял руководство правительством, — писала далее «Газета Народова», — «замечено, что внезапно развернулось большое движение агентов Москвы».

Адвокат Искрицкий обратился к суду с просьбой вызвать в качестве свидетеля редактора «Газеты Народовой» Яна Добжаньского или тех лиц, которых он укажет, для выяснения деталей, касающихся упомянутых в этой статье 100.000 рублей, затем выделения «Слову» ежегодно 7.000 рублей субвенции, а также личностей, которые эти деньги получали. «Защита надеется, — говорил адвокат Искрицкий, — что редакция «Газеты Народовой» будет иметь доказательства своих утверждений, а это привело бы только к выяснению невиновности наших клиентов. А именно, «Газета Народова» представит лиц, которые получали субвенции, — мы с нашей стороны убеждены, что наши клиенты не принимали в этом участия, а если их там нет, значит, являются невиновными».

Прокурор, однако, выступил против предложения адвоката Искрицкого, указывая, что затронутые в «Газете Народовой» обстоятельства не имеют отношения к рассматриваемому делу. На это д-р Искрицкий ответил:

«Должен искренно признать, что не ожидал такого заявления со стороны государственной прокуратуры, поскольку целью защиты является выяснение правды, в чем в равной мере должна быть заинтересована и государственная прокуратура». Объяснения прокурора, которыми он мотивировал свое возражение, не согласуются с действительностью, ведь, по словам «Газеты Народовой», названная деятельность продолжалась до 1881 г., когда приобрела особый размах. Но и в 1863 г. по крайней мере двое из обвиняемых, о.Наумович и г.Площанский, принимали участие в русской публицистике.

Однако суд не прислушался к просьбе адвоката Искрицкого и отложил решение о вызове в суд редактора «Газеты Народовой» на будущее. Вырисовывалась, на первый взгляд, весьма странная картина. Вместо того, чтобы уделить самое пристальное внимание информации, позволявшей разоблачить шпионов, агентов Москвы, получавших в огромных количествах «московские рубли», прокуратура и суд отнеслись к этой информации с полным пренебрежением, причем прокурор даже убеждал суд не приглашать свидетелей, знающих о деятельности «московских агентов».

Конечно, все становится на свои места, если допустить, что и прокурор и суд прекрасно сознавали истинную цену обвинений, выдвигаемых «Газетой Народовой» против участников русского движения в Галиции, а разоблачение клеветников, спекулирующих лозунгами патриотизма и защиты государственных интересов, в задачи организаторов судилища явно не входило. Поэтому, хотя суд формально и не отверг предложение адвоката Искрицкого, а лишь перенес принятие решения по этому вопросу на более позднее время, редактор «Газеты Народовой» за все время процесса так и не был вызван в суд для дачи свидетельских показаний.

Не проявив интереса к сообщениям «Газеты Народовой» о шпионах и московских агентах, суд в то же время с особой тщательностью принялся искать опасность для государства в статье «Погляд в будучность», опубликованной в газете «Слово» в 1866 г., шестнадцать лет назад, детально допрашивая о содержании этой статьи подсудимого В.Площанского, который в момент ее появления еще не был редактором «Слова». Следовательно, суд искал вину подсудимых в том, что они сознавали свою одноплеменность со всей Русью, а не считали себя отдельным народом «рутенов». Власти Галиции усматривали в этом признак государственной измены, тогда как никто не препятствовал, к примеру, австрийским немцам или полякам осознавать свою национальную связь с заграничными собратьями. Тот факт, что сторонники русского движения признавали необходимость для всей Руси единого общерусского литературного языка, также рассматривался судом как основание для подозрений в государственной измене. По этому поводу, отвечая на вопросы председателя суда, В.Площанский говорил:

«У меня прежде всего имеет значение язык, и я того мнения, что литературный русский язык должен быть один, хотя «Слово» само еще не издается на чисто литературном языке. Что Русь делится на части, еще ничего не значит, — она всегда составляет одну целость, как Великая и Малая Польша составляют одну Польшу с одним литературным языком. Об единой Руси, разделенной с течением времени на части, говорили даже славные польские историки Лелевель, Мацеевский и др., одна часть ее попала было во власть Польши; при разделе последней наша область перешла в состав Австрии, против которой мы не выступаем. Под словами «пора бы нам переступить Рубикон и открыто заявить, что мы настоящие Русские» — я понимаю литературное, а не государственное единение; выражения: «мы не Рутены 1848 г., а Русские» значат, что мы не «Рутены» над которыми посмеивался в свое время славный венский юморист Сафир, потому что мы были всегда Русскими (Русинами), а только в 1848 г. сделали нас Рутенами. Впрочем, не мое дело отвечать за статью не мною писанную и печатанную; меня удивляет, зачем прокурор не конфисковал эту статью в 1866 г., а только теперь находит ее преступною? Ведь следовало ее конфисковать тогда, когда она появилась; если она заключала в себе нечто незаконное, — зачем прокурор тогда не выступал против нее?! Повторяю еще раз, что, придерживаясь готовой программы, я никогда не писал о политическом соединении Русских, а лишь о единстве литературном и языка. [...]

Председатель: Видите ли: в обвинительном акте сказано, что яд был подаваем в небольших приемах, незаметных, но теперь, когда все собрано, обнаруживается стремление к чему-то другому.

Площанский: Тогда (1866 г.) правительство не вмешивалось в эту историю, я же думаю, что каждый народ имеет право решать вопрос о своем литературном языке. Правительство должно наблюдать за тем, чтобы...

Председатель (прерывая): Правительство наблюдает и не допустит российского языка, а лишь областной, в школах и присутственных местах.

Площанский: Замечаю эту бдительность правительства в Галиции! В доказательство же, что сам народ должен решать вопрос о своем языке, приведу дело польского языка в Силезии; там, когда стали вводить польский язык, употреблено для этого домашнее наречие вместо литературного языка и немецкий алфавит вместо латинского, — и все это правительство предпринимало для того, чтобы отделить Силезию от остальной Польши. Тогда выступил на защиту...

Председатель: Прошу не говорить о других предметах, которые сюда не относятся!»

Вышеупомянутой статье в газете «Слово» был посвящен и допрос вызванного в качестве свидетеля бывшего редактора этой газеты Богдана Дедицкого, который, в частности, сказал:

«Свидетель: [...] Та статья написана против Рутенов [...] Эти Рутены пришли в 1848 году к Стадиону (губернатору Галиции. — Л.С.), как депутация состоящая из 6 членов. Стадион спросил их, кто вы? Они на то: Рутены. Представились, значит, такими, которые не имеют истории; потому что когда Стадион далее спросил, не являетесь ли вы таким же народом как в России, они на то: те схизматики, мы к ним не принадлежим — то есть отреклись от своего рода. [...]

Нашей задачей было выяснить, кем мы есть и кем были на основании истории, что являемся настоящими русскими, потому что так хроника от Нестора до сих пор нас называет. Спросите крестьянина, кто он, то он скажет: «Я Русинъ, а женка русская, а дети русскіи». В этом легко можно убедиться. Когда, например, спросим какую-либо женщину, кто она, то она скажет: Русская, а муж: русский, а дети: русские. Если бы было в статье Россия, Россияне, тогда подразумевалась бы связь политическая, а тут сказано только «русский», а мы ведь есть народом русским доныне. Что до связи языковой, то могу все доказать наглядно историческими фактами, ничего тут нет неправдивого, за исключением того выражения, которое закралось на полосы «Газеты Львовской» о «географической связи», так этого нет. Что же до истории, то от года 862 до 1340 была одна Русь.

Председатель: Этого не надо.

Свидетель: Но прошу...

Председатель: Вы не должны этого разъяснять, так как спрашиваю вас только как свидетеля».

Наряду с вопросами истории и языковедения, даже вопрос, касающийся грамматики, — о написании слова «русский», стал предметом судебного разбирательства. Дело в том, что прилагательное от слова «русин» в польском языке писалось как «ruski». Соответственно, благонадежный русин должен был писать его как «руский», с одним «с», но сторонники идеи русского единства считали грамматически более правильным написание «русский», с двумя «с», что совпадало с написанием, принятым в общерусском литературном языке. Как пример того, в чем австрийский суд искал государственную измену, приведем фрагмент допроса В.Площанского, в бумагах которого была найдена копия телеграммы, отправленной им в Москву:

«Председатель: В обвинительном акте есть телеграмма, которую вы выслали на Пушкинское торжество в Москву. Вчера еще обратил я ваше внимание на то, что в телеграмме стоит «с велико-русским народом».

Площанский: Так: с великим русским народом (а не велико-русским).

Председатель: Тут есть собственное ваше письмо, вот оно: «Председателю Любителей российской словесности Юрьеву. Червонная Русь дорожит гением русской земли и, принося скромный венок Пушкину, свидетельствует о духовной связи Галичан с великим русским народом по правде и истории. — Площанский».

Д-р Дулемба: С велико-русским?

Площанский: Нет, с великим русским.

Прокурор: Как писано?

Председатель: Двойным с.

Площанский: По-польски пишут это слово (русский) одним с, ибо не придерживаются строго этимологии; мы же пишем его двойным с, потому что происходит от слова «Русь», к корню которого «рус» добавляется окончание прилагательного «ский», поэтому пишется «русский» [...].

Председатель: А, например, «pruski»?

Площанский: Мы пишем двойным с. (Голоса в зале: верно! У нас так пишут)».

Впоследствии В.Площанский так рассказывал об этом эпизоде судебного разбирательства:

«Невежество изумительное со стороны судей, понимавших о русских делах лишь одно то, что вычитали о них из тенденциозно-ложных статей польских газет, которые даже не на польский лад писанное слово «русский» провозглашали «панславистическим», и, следовательно, преступным в глазах политики, которая стремится галицкую Русь даже в правописании отчуждить от остальной Руси».

Проявлением опасного для Австрии «панславизма», с точки зрения австрийских иезуитов и галицийских властей, было и то, что сторонники русского движения в Галиции, греко-католики, не относились враждебно, по примеру римских католиков, к православию, вере своих предков, которую исповедовали их собратья в Буковине и во всей заграничной Руси, что галицко-русские священники стремились очистить обряд греко-католической церкви от латинских примесей.

Священник Иван Наумович в показаниях перед судом так объяснял мотивы своего участия в истории с попыткой перехода жителей села Гнилички в православие:

«Наумович: [...] Считал это демонстрацией против иезуитов, которые ныне овладели Римом. [...] Планировал этой демонстрацией обратить внимание св.Отца, чтобы сделал что-либо для нашего обряда, который еще не урегулирован. Современная уния не является той унией, которую заключил папа Климентий VIII, ныне латинизация достигла таких размеров, что перемышльский епископ Полянский в куренде (послании. — Л.С.) говорит: «Не знаю, может ли этот обряд еще называться греческим...».

И.Наумович отмечал: «В православии есть обряд наш в первозданной чистоте, а обряд сросся с национальностью; латинизация является вместе с тем и полонизацией, так это понимаю».

По окончании слушаний присяжным были предложены вопросы о виновности подсудимых, на которые присяжные должны были ответить «да» или «нет». Вопросы были построены таким образом, что в первом из них обвинение формулировалось предельно жестко: государственная измена, стремление подорвать целостность государства, навлечь на него внешних врагов, вызвать гражданскую войну. При условии, что присяжные на первый вопрос ответят «нет», им предстояло ответить на второй вопрос, где вина подсудимых формулировалась в несколько смягченной форме; наконец, в третьем вопросе присяжным предлагалось ответить, виновны ли подсудимые в преступлении «нарушения общественного спокойствия».

В своей заключительной речи прокурор говорил:

«Господа присяжные! Я обвинил подсудимых в государственной измене — и ныне после проведенного разбирательства обвинение это во всей его полноте поддерживаю. [...]

Обвинение, которое я ныне поддерживаю, вменяет подсудимым в вину государственную измену, состоящую в осуществлении действий и агитации в духе и в целях инспирированных политическим движением российских панславистов, или российскими комитетами панславистическими».

Остановился прокурор и на вопросах истории и религии:

«...Русины всегда принадлежали к самым лояльным племенам; только в последнее время начало среди них проявляться антилояльное движение, заявленное изменением программы «Слова» в 1866 г., когда эта почти единственная руская газета в момент очень критический для монархии призвала: «перейдем Рубикон — мы не Русины, но настоящие Россияне!» (Заметим здесь, что в действительности газета «Слово» писала: «Мы не Рутены зъ 1848 року, мы настоящіи Русскіи; но якъ всегда были, такъ есьмо и останемъ въ будуще непоколебимо верны нашому августейшому австрійскому Монарху и светлейшой династіи Габсбурговъ!» Из этого следует, что прокурор умышленно искажал содержание указанной статьи.) С того времени, — продолжал прокурор, — вопрос все чаще поднимался [...]

Начали поднимать языковой вопрос и понемногу вводить в литературу рускую язык российский.

На поле религиозном то же самое движение. Прежде вопрос унии никогда не вводился в политическое поле, а только в момент, когда это наименее было нужно. В каком духе вводились определенные инновации под видом очищения обряда, лучше всего свидетельствуют куренды митрополита, в которых подчеркнуто, что все существующие изменения и обрядовые различия были необходимы для отличения греко-католиков от схизматиков».

В заключение своего выступления прокурор разъяснил присяжным их задачу:

«Позволю себе еще раз заметить, что, как видите, господа, почти все общественные слои и сословия встретились тут на скамье подсудимых. Люди разных слоев, чиновники, профессора, журналисты, священники, все это собралось вместе, чтобы [...] предпринять действия с одной целью. Предприняли все, что предусмотрено параграфом 58 закона. [...] Цель действий ясна: вызвать возмущения, внутреннюю гражданскую войну, которая бы при определенных политических условиях, и даже сама по себе могла навлечь на монархию опасность извне, в особенности из-за многих враждебных стремлений и тенденций панславистических комитетов; отрыв Галиции, Буковины и Северной Венгрии от единой территории короны лежал в основе, хотя возможно в плане далекого еще будущего.

Этим определил главные вопросы. Полагаю, что ответите на них: «да».

Ожидая этого, поставлю и дополнительный вопрос о мере наказания. Вы, господа, должны, однако, судить только согласно убеждению — не оглядываясь ни на что, даже на меру наказания. Определение меры наказания принадлежит трибуналу. Она тяжела — это смертная казнь. Всю серьезность этого я ощущаю, полагаю однако, что это на ваши убеждения, господа, влиять не должно.

Закон гласит далее, что как зачинщики, так и непосредственные сообщники подлежат при государственной измене смертной казни. Тут Адольф Добрянский и священник Наумович были зачинщиками и предводителями. Поэтому полагаю, что относительно них подтвердите, господа, вопрос 1-й. Что касается других, то действовали они также непосредственно и что относительно них поэтому также ответите «да».

Если вы, однако, сочтете, что действия их не были столь непосредственными, то подтвердите 2-й вопрос, который предусматривает от 10 до 20 лет заключения, но трибунал имеет право снизить этот срок до 5 лет. [...]

Приступаю к последнему вопросу по параграфу 65 с) о нарушении общественного спокойствия. Если бы вы не имели убеждения относительно предыдущих вопросов, то как минимум признайте участие всех обвиняемых в сообществе, которое имело целью нарушение общественного спокойствия. [...]

Вы, уважаемые господа, покажете своим решающим вердиктом, что путь, который обвиняемые выбрали и которым шли, является путем преступления. [...]

Оправдательный вердикт имел бы опасные последствия. Принимая это во внимание, извольте, господа, принять только одно замечание с этого официального места: Политический российский панславизм все сильнее стучит в ворота и границы нашей монархии! Я кончил».

Затем слово было предоставлено защите.

Единственный русин среди трех адвокатов, принимавших участие в процессе, д-р Искрицкий, который глубоко понимал сущность рассматриваемого дела и был способен доказать всю ничтожность обвинения, к сожалению, слишком рано открыл свой взгляд на процесс, и суд, воспользовавшись мелочным предлогом, отстранил его от защиты, после чего защитниками подсудимых остались только адвокаты-поляки: д-р Лубинский и д-р Дулемба.

Было известно, что львовские адвокаты, большие польские патриоты, отказывались браться за дело защиты русинов, обвиненных в «панславизме», т.е. в «москвофильстве и схизме». Неловкость положения двух адвокатов-поляков в данном процессе была особенно заметна на фоне того обстоятельства, что подсудимые не отказывались от своих убеждений, признавали духовное единство Галицкой Руси со всей Русью, признавали существование единого для всей Руси литературного русского языка, что с точки зрения, к примеру, «Газеты Народовой» уже само по себе являлось преступлением.

Поэтому адвокаты, подчеркивая свое принципиальное несогласие со взглядами своих подзащитных, выступали за их оправдание, обращая внимание присяжных, что прокуратура не предоставила доказательств преступных действий подсудимых, такие доказательства не были выявлены и в ходе судебного разбирательства, осуждать же людей исключительно за их взгляды и убеждения недопустимо.

В своей речи адвокат д-р Лубинский отметил:

«В доказательство вины подсудимых г.прокурор повторил почти все содержание судебного разбирательства, и что же оказалось? Где действия, где слова, которые бы действительно доказывали вменяемые подсудимым намерения и преступления? [...]

Связи между подсудимыми ни в направлении государственной измены, ни в направлении нарушения общественного спокойствия вообще не было; ведь если бы имелся след чего-либо подобного, то при тех нескольких десятках обысков, при тех допросах во всей Галиции более чем сотни лиц, было бы обнаружено хоть одно доказательство, потому что знаем из истории и из собственного опыта, что в других политических делах, где такой аппарат в действие не приводился, где были люди более осторожные и заговорщики опытные, которые вообще писем мешками не хранили, а уничтожали каждый клочок, все-таки следы и доказательства их деятельности обнаруживались.

Легко путем софистических сопоставлений каждое самое обычное действие поставить в связь с мнимым преступлением, и на самый светлый предмет оптическим аппаратом бросить темные цвета, однако то, что достаточно для обвинения, ни единым фактом не доказанного, еще недостаточно для вынесения обвинительного приговора, потому что приговор должен опираться на факты, на положительные моменты, а тут кроме домыслов, подозрений и комбинаций не подтвержденных проведенным судебным разбирательством, нет ничего, что указывало бы на государственную измену или нарушение общественного спокойствия».

Адвокат Лубинский сказал, что приезд во Львов Адольфа Добрянского вызван его неудовлетворенностью ситуацией в Венгрии, отношения с сыном Мирославом объясняются семейными связями. Что касается Ольги Грабарь, то и ее приезд во Львов не должен никого удивлять. В отсутствие мужа и детей дочери лучше всего быть рядом с отцом. Причины ее обширной переписки с Россией легко понять, если учесть, что почти вся ее семья находится там за границей: муж, дети, брат, сестра и шурин. При этих условиях 37 писем, полученных оттуда за три месяца, вовсе не являются слишком большим количеством.

В заключение своего выступления д-р Лубинский призвал присяжных вынести для подсудимых оправдательный вердикт.

Затем слово было предоставлено адвокату д-ру Дулембе, который также задал вопрос: «...где те факты, которые являются основанием каждого уголовного дела, где тот субстрат, который должен послужить материалом для вердикта суда присяжных? Ответ на этот вопрос труден, а то и невозможен, — продолжал д-р Дулемба. — Весь доказательный аппарат, с которым выступила прокуратура, многочисленные свидетели и фолианты документов, прочитанных в ходе разбирательства, не доставили нам никакого материала для допущения, что факт заслуживающий наказания, а тем более преступление государственной измены было совершено». Далее д-р Дулемба отметил, что первый раз в этом зале звучали слова, не имеющие отношения к сфере отправления правосудия. Иногда казалось, что находимся в академии наук, где решаются важные исторические проблемы, иногда, что присутствуем на церковном совещании, где обсуждаются богословские и обрядовые вопросы, наконец, что находимся на дипломатических переговорах, касающихся нашего государства, а то и всей Европы, а были и такие моменты, когда затрагивали вопросы чисто краевые и гминные, когда этот зал напоминал зал заседаний Сейма, советов поветовых и гминных. «А в качестве противников выступали в борьбе с одной стороны подсудимые, с другой г.прокурор, который на всех этих полях сражался с подсудимыми, стараясь показать, что деятельность гг.подсудимых на каждом поле, то ли религиозном, то ли политическом, или также деятельность во внутренних делах края была для государства пагубной и направлялась на отрыв Галиции, а по крайней мере, ее восточной части от целости австрийской монархии. Прокуратура забыла о том, что столь тяжкое обвинение должно опираться на определенных данных, на определенных фактах, которые действительно на этот отрыв должны быть направлены. Ведь первое условие государственного преступления, это объединение большого количества людей, которые действуют общими силами, — это тайный союз деятелей осознающих цель. Разве в нашем процессе представлено доказательство, что такой союз существовал, разве имеем хоть малейший признак, который бы на это указывал? Судебным разбирательством установлен факт, что некоторые подсудимые впервые встретились только в этом зале и ни в каких связях между собой не находились. Разве такие действия без объединения, без взаимного согласования совместимы с государственным преступлением?»

Адвокат Дулемба указал, что никакой организации, ставящей своей целью отрыв Галиции, развязывание гражданской войны, вообще не было, а были на сей счет только домыслы г.прокурора и дирекции полиции, «и этими домыслами вооруженный г.прокурор счел уместным начать политический процесс, в котором подвергнуты сомнению лояльность и патриотизм одной из частей нашего общества, так — одной части общества, называемой нашими журналистами «москвофилами». Смело могу сказать, что взгляды, выражаемые гг.подсудимыми даже в ходе судебного разбирательства, не были исключительными, когда и принадлежащие к их лагерю свидетели, заслушанные при этом разбирательстве, солидаризировались с этими взглядами. Из чего следует, что в этом деле за подсудимыми стоит целая партия. Отсюда вывод, что вы, господа [присяжные], были призваны для осуждения целой партии, которой приписывают враждебные для государства цели. Так по правде представляется дело. [...] Признаю, что для нас, Поляков, так тяжело притесняемых московской политикой последнего столетия, неприятен был ход этого процесса, признаю, что нам, Полякам, с этим политическим направлением солидаризироваться нельзя, но именно потому, что это направление для нас несимпатично, должны с тем большей непредвзятостью об этом деле судить. Не сомневаюсь, что как и вы, господа, так и я стою в оппозиции к политике, начатой святоюрцами, и сколько мне хватит сил, буду с этим направлением бороться. Но тут уже не о борьбе с их взглядами идет речь, — вы, господа, должны эти взгляды заклеймить как преступление государственной измены, чего прокуратура добивается без наличия фактов и действий, заслуживающих наказания. Главным основанием, на которое опирается все обвинение, является симпатия, которую подсудимые питают к соседнему народу российскому, это мнимые отношения, которые связывают подсудимых с лицами, занимающими в том народе выдающееся положение. Этот главный упрек, из которого делает дальнейшие выводы прокурор, не может содержать в себе ничего предосудительного, поскольку прокурор даже не утверждает, что подсудимые предприняли на почве этой симпатии какие-либо действия, которыми совместно с российским народом должны были угрожать существованию австрийского государства, или привести к отрыву от него Галиции. Наоборот, г.прокурор даже подчеркнул, что подсудимые не находились в какой-либо связи с правящими кругами России, из чего вытекает, что о какой-то опасной политической акции и речи быть не может, симпатия же сама по себе без связи с правительством и с неприятельскими его намерениями не представляется делом, заслуживающим осуждения, тем более, что в этой сфере самая полная свобода гарантирована основными законами. [...] Не является тайной, что значительная часть немецкого населения симпатизирует соседнему народу немецкому, на основании чего им ведь нельзя предъявить обвинения, тем более, что симпатия и антипатия это понятия, которыми каждый руководствуется. Принимая во внимание весь ход судебного разбирательства, не мог усмотреть ничего иного, как только то, что подсудимые, считая себя ветвью большого славянского племени, признали родство с народом российским, и если находились в каких-либо связях со знаменитыми людьми этого народа, то связи эти касались только вопросов языковых, литературных и научных, и за пределы этих сфер не выходили. Во всяком случае судебное разбирательство не обнаружило связей, имеющих какую-либо политическую природу. Не является моей задачей исследовать происхождение российского народа и вести полемику с Духинским, который отрицает его общность со славянской расой, мне достаточно считаться с тем фактом, что все подсудимые, а вместе с ними вся их партия, считают россиян славянским народом и на этом основании признают свое родство с этим славянским племенем. И этот этнографический вопрос был для того мною поднят, дабы отметить, что мнение Духинского не нашло большой поддержки в славянстве, поэтому также с точки зрения русинов, а точнее подсудимых, симпатия к российскому народу ничего заслуживающего осуждения представлять не может, и является более обоснованной, чем симпатия к племени германскому, с которым Русины ничего общего не имеют. Если поднял вопрос об этой симпатии к соседнему племени, то сделал это только потому, что собственно из этого принципа исходит г.прокурор, и на нем строит все здание обвинения».

Адвокат Дулемба также призвал присяжных полностью оправдать подсудимых.

Однако, несмотря на то, что судебное разбирательство не обнаружило фактов, подтверждающих предъявленные подсудимым обвинения, большой политический процесс против русского движения в Австро-Венгрии не мог завершиться вовсе безрезультатно. Как вспоминал В.Площанский:

«Исход процесса был, впрочем, решен еще до окончательного разбирательства и был известен даже надзирателям арестантов, из разговора которых выходило, что должны быть приговорены судом присяжных: 1 священник, 1 редактор, 1 мещанин и 1 селянин. Но преждевременным этим толкам арестованные не придавали значения, а лишь только из замеченной агитации между присяжными во время и при конце разбирательства стало им ясно, что законный ход правосудия, к сожалению, тут не полагается».

17 (29) июля 1882 г. на основании вердикта присяжных суд вынес приговор. За «нарушение общественного спокойствия» Иван Наумович был приговорен к 8 месяцам тюремного заключения, Венедикт Площанский — к 5 месяцам, Иван Шпундер и Олекса Залуский — к 3 месяцам каждый. Обвинение в государственной измене с вышеперечисленных подсудимых было снято. Все остальные подсудимые по всем пунктам обвинения были оправданы полностью.

Уговаривая присяжных, чтобы они в мнимых «интересах государства» осудили И.Наумовича, В.Площанского, И.Шпундера и О.Залуского за «нарушение общественного спокойствия», члены суда успокаивали совесть присяжных тем, что приговоренные непременно будут помилованы. Польско-иезуитские деятели рассчитывали на то, что приговоренные станут просить помилования и таким образом сами признают свою вину. Однако люди, убежденные в своей правоте и не сознававшие за собой никакой вины, не думали виниться в несовершенных преступлениях и просить помилования, предпочитая подвергнуться несправедливому наказанию. Подчиняясь приговору, И.Наумович, В.Площанский, И.Шпундер и О.Залуский, кроме шестимесячного пребывания в следственной тюрьме, отсидели назначенные им австрийским судилищем сроки в «конституционном заведении».

Затевая судебный процесс по делу Ольги Грабарь и товарищей, враги Руси намеревались запугать сторонников русского движения, ослабить защиту ими народных прав, устранить сопротивление насилиям, чинимым властями в Прикарпатской Руси, что вскоре подтвердилось, например, передачей греко-католических монастырей в Добромиле и Лаврове в руки иезуитов. Однако противники русского движения не достигли своей цели. В.Площанский писал спустя десять лет после процесса:

«Правда, монастыри захвачены иезуитами; но это насилие могло быть совершено и без арестования редакторов русских изданий. Зато Галицкая Русь, закаленная несправедливостью и тюрьмами, приобрела небывалую прежде нравственную силу внутри, также большое сочувствие и значение извне. Литературное движение оживилось, на политическо-национальном поприще явились новые силы, с которыми борьба приходится гораздо труднее для противников, — одним словом: попытка убить процессом русско-народное движение в Галиции не удалась».

Леонид Соколов